Митрополит Никодим и церковная ситуация середины XX века Протопр. Виталий Боровой

| Печать |
Спасибо за предоставленную мне возможность кое-что сказать. То, что я сейчас скажу, не будет историей в том смысле, в каком подразумевается настоящая история. Сейчас - не время еще. Должно пройти еще лет пять или десять, и тогда, может быть, опубликуют все архивные данные и материалы о деятельности правительства, партии и, так сказать, госбезопасности. Когда настоящие историки, объективные, конечно, с критическим подходом, изучат этот материал и увидят истинное положение Русской Церкви и подлинные действия иерархов - патриархов, митрополитов и т.д., тогда можно будет узнать всю правду. Но правда и то, что я сейчас скажу. Вы меня простите, конечно, но я хочу быть только перед Богом историком, а сейчас я не историк. Так как я живу своею церковью, то, конечно, твердо знаю, что в будущем история и историки покажут много плохого, много ошибок, но они покажут и то, что, пожалуй, ни одна церковь, даже Католическая, не выдержала бы в таких условиях, не смогла бы остаться чисто ангельской и была бы испачкана даже больше, чем мы были испачканы.
И теперь я постараюсь говорить предельно кратко, хотя для меня, как вы знаете, такого говоруна, это будет трудно. Я заранее хочу предупредить, что буду говорить только то, что можно доказать документально; о том, что нельзя подтвердить документально, я буду говорить предположительно. Я специально пришел, чтобы рассказать о митрополите Никодиме - личности, которая сыграла определенную роль в нашей истории.
Я не являюсь каким-то защитником Никодима. Я видел очень много и очень много знаю, конечно, - много очень хорошего и много очень плохого. Поэтому когда положение мое изменилось настолько, что я был болен и нуждался во всем, мои друзья в Женеве, во Всемирном Совете Церквей, мне говорили: “Виталий, с тобой уйдет целая эпоха. Пиши свои воспоминания. Дадим денег, опубликуем то, что скажешь, а то, что не захочешь пока публиковать, опубликуем после твоей смерти”. Я ведь не только богослов - в Варшавском университете я готовился быть историком, последователем В.В. Болотова, и собирался о нем писать. В душе я историк. Но моя жизнь повернулась так, что я ничего не написал, - это Божья воля.
Так вот, я тогда отказался, сказал своим друзьям: “Не могу писать воспоминания. Я действительно очень много знаю, поскольку начиная с 50-х годов, с середины столетия, непосредственно участвовал во всех делах церкви. Я очень много знаю хорошего и о мертвых, и о живых, но очень много знаю и плохого о них. Как историк я не имею права писать о мертвых, потому что, простите, если я - историк, то должен написать и хорошее, и плохое. Даже если я день и ночь буду молить Господа: “Господи, помоги мне быть объективным!” - это будет чепуха. Если человек участвовал во многих делах, то волей-неволей все равно что-то приукрасит или в чем-то просто не сможет быть объективным”. И я решил, что буду обо всем говорить только по документам, даже если они окажутся против меня. Вот, сейчас и попытаюсь...
Очень кратко скажу об экуменизме. Сейчас идет кампания лжи и искажений. Искажение может быть случайным, но и сознательным, ложным. Во-первых, да будет известно (документы можно показать), что зачинателем-не зачинателем, но сторонником и участником экуменического движения была Русская Православная Церковь конца XIX в., именно эта синодальная церковь царского времени, когда никаких экуменистов не было. В движении “Вера и церковное устройство” участвовали патриарх Тихон, его преемник Платон (Рождественский) и другие. Потом эти священники стали мучениками, мучениками - уже от советской власти. Мало того, поддержка движения была настолько большая, что даже о. Иоанн Кронштадтский принимал эти делегации и поддерживал их. Извините, я уже имя упомянул, хотя, может быть, этого и не надо было делать.
Первое заседание участников экуменического движения “Вера и церковное устройство” проходило в августе 1920 г. по инициативе Русской Церкви с ведома патриарха Тихона. Богослужение совершалось в нашем православном храме. Там были митрополит Евлогий, а также другие представители православных церквей.
Существуют документы и воспоминания, где говорится о том, что надо слушать Русскую Православную Церковь, потому что она приведет, так сказать, к сближению христиан. Так было и в 1925 г. - на Всемирном съезде участников этого движения, среди которых присутствовали и наши богословы. Однако с 1927 г. все прекратилось.
Когда началась Великая Отечественная война - это был шок для советского правительства. Ведь не Сталин первый выступил с обращением к народу. Первым человеком, который обратился к народу, был ничтожный, презираемый правительством старик - митрополит Сергий (Страгородский). Он, не имея ни радио, ни других средств связи, в проповеди во время богослужения обратился к народу, призывая защитить Отечество. Когда же Сталин наконец пришел в себя, он по радио обратился к народу словами “братья и сестры”. Вот тогда и поняли, что надо использовать моральную силу церкви. Церковь уничтожалась, преследовалась, но по историческим причинам она имела достаточно сильное влияние на людей. Поэтому Сталин - называйте его, как хотите, относитесь к нему, как хотите, но это был в высшей степени способный политик - решил использовать Русскую Церковь, и использовал. Теперь вопрос: это плохо или хорошо? Извините, но начиная с Византийской империи после Константина - в царской России, вообще в империи - цари что, не использовали церковь? Что, церковь была свободна, да? Церковь была покровительствуема, и она служила данному императору, данному правительству. Советская система, власть, задумавшая уничтожить церковь, почти разгромила церковную структуру, но в критический для себя момент увидела, что кое-чем еще можно воспользоваться.
А что Католическая церковь? Эти папы, кардиналы - они разве не служили своим правительствам на Западе? Я долго жил на Западе и сначала очень удивлялся этому факту. Английский епископ, приехавший из Гонконга, однажды рассказывал нам о положении в Китае и прямо говорил, что он служит, простите, не стукачом и не за деньги, - служит сознательно своему правительству и едет в Англию с докладом о том, что происходит в Китае. То же самое делал бы и русский епископ.
А так называемая Зарубежная Церковь, т.е. русская диаспора, - она что, не является настоящей церковью? Это наши братья по плоти и крови, и по вере. Они, проиграв Гражданскую войну, оказались на Западе. Да, они были большой, миллионной армией. А потом? Они что, не служили Англии, Франции и Германии? Извините. Я был в Германии и видел по документам, сколько они получали от этих правительств. И Всемирный Совет Церквей, в финансовом отношении не такой уж богатый, ежемесячно оказывал им денежную поддержку. Когда мы вступили во Всемирный Совет Церквей, я спросил у генерального секретаря: “Знаете ли вы о том, что карловчане называют вас жидомасонской организацией?” Он сказал: “Не только знаем, но даже имеем все телефоны”. Я тогда, рассуждая по-советски, удивился: “Так как же вы можете им помогать?” А он повернулся ко мне и ответил (мне самому до сих пор стыдно): “Мы - христианская организация, а они - беженцы. Хотя они и воюют против нас, ненавидят нас, обвиняют нас, но мы им помогаем”. И добавил: “Если и вы станете беженцами, то независимо от вашего отношения мы и вам будем помогать”.
Так что это чепуха, что только Сталин воспользовался церковью и ее влиянием. Да, воспользовался, и все советское правительство использовало церковь, но вопрос ставьте иначе: кто получал от этого пользу? Если бы Сталину и его преемникам церковные люди помогали в разрушении церкви, то тогда понятно, что пользу получил бы коммунизм. А если это использование стало средством для сохранения церкви и улучшения ее страшного, трагического положения, так что же - это работало на советское правительство или на церковь? Вот как надо смотреть. Конечно, были и стукачи, которые доносили. Это позор, но это было.
Теперь, возвращаясь к экуменическому движению, повторяю: мы его создавали. И я сейчас об этом собираюсь писать. Идею создания Всемирного Совета Церквей первым высказал Константинопольский патриарх, кажется, в 1948 г. Он призывал христиан объединиться, чтобы помогать друг другу. Им в Турции несладко жилось, и надо было искать помощи. Но еще раньше идея создания общей организации христиан родилась здесь, в Москве. Павел Флоренский, знаменитый профессор философии Московского университета Л.М. Лопатин и другие, когда началось преследование христианской церкви, понимали, к чему это ведет, и разработали проект организации, которую предполагали назвать Всемирный союз восстановления христианства, а также основные тезисы относительно ее деятельности. В этих тезисах (у меня они есть) сказано, что всем христианам надо объединиться при сохранении каждой церковью своих особенностей. Так, Православная церковь как древняя церковь сохраняет абсолютно все свои традиции. Объединение христиан необходимо было для защиты Христа, для защиты сути христианства, для защиты христианского учения. Всем миром надо было защитить богословские, социальные, семейные и все другие христианские основы, поддерживая друг друга в этой атмосфере угрозы христианству. Для этого необходимо проводить взаимоприемлемую политику. Нужно и сформулировать свое вероучение - не в 5-ти томах, как в Православии или в Католичестве, а кратко, ясно, доступным языком и в соответствии с требованиями времени. Кроме того, в этих тезисах говорилось о свободе, так сказать, философского, богословского мнения. Русская церковь уже в 1917-1918 годах размышляла обо все этом. Потом был наш Собор, который учредил специальный Комитет по объединению церквей. А затем была полная изоляция и избиение верующих.
Когда же Сталин во время войны начал заигрывание с церковью, у церковных православных людей немедленно появилась идея созвать вселенский собор, возглавляемый Русской Церковью как самой большой среди всех православных и других, кроме Католической, христианских церквей. Прочитав этот документ - я поразился! Их убивали, убивали годами, десятилетиями, а как только им дали возможность чуточку вздохнуть, они тут же вернулись к своим идеям о великой Русской Церкви, которая объединит все славянские и православные церкви вокруг себя и направит их против Ватикана. Там так и сказано. Был даже проект всех японских пленных превратить в православных. И советское правительство попалось на это. Карпов (в то время председатель Совета по делам религий) взялся за эту идею. Доложили о ней и Сталину. Сталину, конечно, понравилось, что он таким образом будет управлять всем миром. Но одно дело мечты… Очень скоро выяснилось, что это нереально. Ни Константинополь, ни другие на это не пошли. Тогда советское правительство сделало то, что и должно было сделать: повернулось на 180 градусов. Вместо вселенского собора в 1948 г. созвали конференцию по поводу юбилея так называемой автокефалии Русской Церкви. Цель была противоположная: обличить Запад и особенно Рим. Но вы сами понимаете, что когда говорит церковь - любая церковь, хорошая или плохая, даже самая плохая, - она не может сказать: нам приказало правительство, поэтому мы так и действуем. Если ты выполняешь задачу правительства, то ее надо сформулировать церковным, богословским образом. Тогда, в 1948 г., появились знаменитые документы, написанные, в сущности, карловчанами, и это могло быть подходящим поводом для обличения. Но в то время ни патриарх Алексий I, ни митрополит Николай (Ярушевич) так не думали или не хотели думать. В резолюциях, принятых на этой конференции, кроме всяких жидомасонских и римских обвинений, четко сказано, что Русская Церковь хочет объединения с другими христианами.
А потом Хрущев, который был верующим коммунистом (вы понимаете, что не всякий верующий - христианин), в 60-х годах начал преследование верующих, какого даже при Сталине не было. Две трети церквей, действовавших при Сталине, закрыли. Что церкви оставалось делать? Нужно было искать выход из этого положения. И выход был такой: наладить контакты и вступить в союз, для того чтобы обрести поддержку христиан Запада. Для этого была необходима соответствующая аргументация. Нужно быть идиотом, чтобы предположить, что Русская Церковь могла обратиться к советскому правительству и сказать: пустите нас во Всемирный Совет Церквей, в экуменическое движение, мы там укрепимся и потом сможем защититься от вас… С воронами надо говорить по-вороньи. Ясное дело, что нужны были политические аргументы. И тогда Русская Церковь стала их искать…
Я в то время был, слава Богу, счастливым профессором, преподававшим историю древней церкви в Ленинградской духовной академии, и думал, что буду им до конца моей жизни, ничего больше не желая. А вот у митр. Николая и у патриарха Алексия было желание найти способ убедить власть, а убедить, как я уже сказал, можно было только чисто политическими аргументами. Алексий - я его хорошо знал - был человек очень нерешительный, медлительный, а Николай был необычайно хороший проповедник, интеллигент, но он не умел вести дела с советским правительством. Он привык выполнять то, что требуют, и пытался как-то лавировать, чтобы уйти от всего остального. И вот тогда появился митрополит, в то время еще архиепископ, Никодим. Царство ему Небесное, там Бог Судья ему и нам. Это был необыкновенно одаренный русский мужик, такой, простите, толстопузый рязанский поп. Я его хорошо знал. Он служил в Иерусалиме, а потом был заместителем у Николая. Меня вызвали из Ленинграда в Москву, поселили в гостинице, и я его должен был готовить, не зная для чего. Днем я приходил в Патриархию, и у нас с ним начинался разговор.
Никодим был человеком редчайших способностей, но с малыми знаниями, к сожалению. Он ставил вопросы, спрашивал и спрашивал меня до поздней ночи. И так длилось довольно долго. Я изнывал от всего этого. Но если я говорил, что нужные ему сведения есть в такой-то книге, то через пару дней он приходил, прочитав эту книгу. Этот человек мыслил всегда так, чтобы выстроить какой-то план, систему, а не просто жить, потому что надо как-то сохраниться, нет. Потом в жизни мы с ним много говорили, я часто приезжал из Женевы к нему с докладом. И я больше никогда не видел такого епископа, с которым можно было говорить напрямик. Ему можно было сказать: “Вы неправильно делаете”. Такие вещи у его предшественников всегда кончались плохо. Он защищался, он вступал в диалог, он объяснял. Иногда дело у нас доходило до белого каления. Он в ярости вскакивал, крестился на икону, говоря: “Вот Вам крест, батюшка, что иначе было сделать нельзя!” Когда все было хорошо, он называл меня “отец Виталий”, а когда злился - то “батюшка”. И долго-долго мы обсуждали, спорили, а потом он говорил, и я любил этот конец разговора: “Батюшка! Вы облегчили свою душу, объяснили мне, что, по-Вашему, хорошо, а что плохо. А теперь слушайте, что говорит священноначалие: Вы поедете и добьетесь, чтобы нашу церковь приняли туда-то, туда-то и туда-то. И я тогда говорил: “Но, владыка, перед Богом будете отвечать Вы”. - “Да, да, мы, святейшие, будем отвечать перед Богом”, - соглашался он. Когда же я уходил, моими последними словами были: “И, владыка, - своими собственными способами!”
Он предоставлял мне полную свободу действий, но при этом предупреждал: “Если сделаете глупость, мы от Вас откажемся. Только помните, что нельзя ничего писать, потому что, если Вы что-то напишете, это будет означать, что так думает Московская Патриархия. А если устно что-то не так скажете, то мы объясним, что Вы глупости какие-то наговорили”. Я ехал и добивался.
И я должен сказать, что не только Всемирный Совет Церквей, но и Римская католическая церковь, и американские церкви мне всегда верили. Почему? Потому что когда я приезжал с каким-то нашим замыслом, то говорил прямо: вот у нас так, так и так. Они и без меня, скорее всего, знали это и видели, что я верно все им говорил.
Теперь я хочу немного рассказать о Ватиканском соборе. Я работал в Женеве во Всемирном Совете Церквей. И вот, приезжает ко мне кардинал Виллебрандс из Рима и говорит, что будет Собор и мы должны в нем участвовать. Я доложил об этом в Москву. А потом состоялось заседание центрального комитета Всемирного Совета Церквей в Париже. Там же была и встреча с владыкой Никодимом. Я как переводчик участвовал в этой встрече и хорошо помню ее. На ней были выдвинуты условия не допускать никаких политических выступлений против Советского Союза. Только в этом случае мы могли бы рассмотреть возможность нашего присутствия на Соборе.
Афинагор Константинопольский от лица всей Православной церкви отказался от поездки на Собор. А почему отказался? Я довольно близко знал Афинагора. Он всей душой хотел поехать, но Греческая Церковь, которая до сих пор консервативно настроена, тогда выступила против участия в Соборе, и хотя Афинагор жил в Стамбуле, распоряжения он получал из Греции.
Должен быть какой-то документ, у меня его нет, но, может быть, вы его имеете или видели - о встрече уполномоченного по делам церкви с патриархом. Тогда же в “ЖМП” появилась знаменитая статья Шишкина “Non posimus” (“Мы не можем”), в которой фактически излагалась официальная позиция нашей церкви. И митр. Никодим неоднократно заявлял, что мы не можем послать делегацию на Собор. Почему же проводилась такая политика? Ведь мы хотели контактов с Западом, с Римом, Советский Союз всегда стремился обеспечить свое влияние и в странах “третьего мира”. Что же случилось на самом деле?
А случилась трагедия. Митр. Николай, перед тем как послать меня в Америку, вызвал меня к себе. О некоторых вещах он говорил прямо и откровенно, в частности о том, что необходимо убедить советское правительство в том, что в его интересах послать людей на Ватиканский собор. Меня просили написать аргументацию, почему мы должны присутствовать на Соборе. Никодим всегда писал к высшим чинам, но у меня не было такого права, и он порекомендовал мне написать одному сотруднику ОВЦС, фамилию которого я теперь забыл. Он не был высоким чином, но было известно, что он связан с Отделом идеологии Центрального Комитета Партии. Я написал такую записку, употребляя политически правильные обороты и слова, а не так, чтобы от Иоанна, или Луки, или Матфея. И это подействовало. Кстати, этот документ потом читали католики. Мне рассказывал один из их ученых, историк, что он видел этот документ в архиве, и за то, что я употребил именно такие аргументы, даже благодарил меня. Католики считают, что окончательно решился вопрос именно после наших писем в Политбюро. На заседании Политбюро проголосовали за то, чтобы послать нашу делегацию на Собор. Конечно, я бы мог преисполниться тогда внутренней гордости от того, что я кое-что стою, но я понимал, что я для них не больше, чем два нуля. Они решали принципиальный вопрос, который был для них важен, очень важен.
Меня тоже послали в Ватикан. Со мной всегда был переводчик, роль которого я хорошо понимал, но они неплохие в общем-то люди, и обязательные сопровождающие из духовных лиц. Ответственность лежала на мне. Одним сопровождающим был Владимир (Котляров), ныне митрополит в Ленинграде, другим - профессор ЛДА Ливерий Воронов. А последний раз ко мне был “пристегнут” нынешний митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий.
После каждого заседания я обязан был писать отчет. Приходили в гостиницу, я брал шоколад, толстый такой, ходил по номеру и диктовал. Тогда память была у меня великолепная. Я докладывал обо всем, что там происходило. Переводчик - за пишущей машинкой, а те сидели и слушали. Мне было дано указание сдавать написанное в советское посольство, потому что на почте могли читать. И простите меня, не только в СССР читали чужие письма - на Западе их не меньше читали и читают, особенно когда проявляют политический интерес. И ясное дело, читали бы, конечно, мои материалы, потому что я считался агентом Советского Союза. Раз пишет, значит, надо посмотреть - что. А писал я всегда в Отдел внешних церковных сношений, патриарху и т. д., и секретарь носил мои доклады в посольство. Сотрудники посольства обязаны были отсылать эти материалы дипломатической почтой в МИД, МИД - в Совет по делам религий, а Совет по делам религий - в Патриархию, в Отдел внешних церковных сношений.
Как-то у меня кончался срок загранпаспорта, и, как все советские граждане, я должен был пойти в посольство, чтобы соблюсти все формальности. Там меня пригласил к себе посол Козырев (не молодой - теперешний, а пожилой, возможно однофамилец). Он сказал: “Получаем Ваши отчеты. Ваш анализ событий чрезвычайно интересен. Эти материалы у нас просто на вес золота”. Я обрадовался, вышел из посольства и, извините, это плохо обо мне свидетельствует, сказал: “Ага, хамуки, увидели, что поп может не хуже ваших дипломатов работать и быть полезным! А, хамуки!” Но оказалось, что я радовался напрасно.
Вернувшись с Запада домой, я поехал к владыке Никодиму. Он всегда меня хорошо принимал: “Отец дорогой!” - с цветами. А тут прихожу - он смотрит на меня зверем и говорит: “Батюшка! (Не отец Виталий.) А есть ли у Вас совесть? Есть ли у Вас стыд?” Я думал, что у меня просто порвется все внутри: никогда в жизни мне никто так не говорил. Я даже стал заикаться: “Что? Почему?” - “Вас послали, думали - специалист, знающий эксперт. Надо было писать и посылать по каждому заседанию отчеты, а мы от Вас ничего не получили и знали о Ватиканском соборе только по газетам”. Я говорю: “Как же так? Афиноген же был свидетелем, и Котляров, и Ливерий Воронов - они видели, что я писал”. - “Ничего не знаю, уходите!” - и я ушел. Я хотел умереть тогда от стыда и позора, но потом опомнился, и меня охватила ярость. Я пошел в Совет по делам религий, сказав себе: “Это они получали мои отчеты из МИДа и их задержали”. Прихожу к чиновнику, которому надо было всегда сдавать заграничный паспорт. Простой такой человек, хороший, звали его Петр Власович, он умер - Царство ему Небесное. Он всегда говорил: “Вот наши родители нам сказали то-то и то-то”. Я долго не знал, кто такие эти “наши родители”, оказывается - Отдел идеологии ЦК. И вот я ему говорю: “Владыка сказал, что совести и стыда у меня нет. Как же так? Почему вы задерживали мои отчеты? Спросите свидетелей, они видели, как я их писал”. Он ответил: “Виталий Михайлович, ничего мы не задерживали и ничего не получали. Мы с владыкой часто разговаривали и удивлялись тому, что человек, который во всем может разобраться, ничего нам не посылает”. Я пошел в гостиницу “Украина”, где всегда останавливался, и снова хотел умереть.
Через день-другой мне звонят и говорят, что меня вызывает Петр Власович . Я взял такси, приехал. Он улыбается: “Виталий Михайлович! Есть все Ваши документы”. - “Так где же они?” - “В МИДе. Но сотрудники МИДа отказались их нам передать, сказали, что они им нужны для архива”. Я, разъяренный, пошел к владыке митрополиту и сказал: “Владыка! Вы меня так оскорбили, а вот Петр Власович говорит, что документы в МИДе. Пойдите в МИД и потребуйте от них все”. Он ответил: “Ну, посмотрим”. Через день-два он позвал меня и уже другим тоном сказал: “Дорогой отец Виталий, ну их к лиху! С ними трудно иметь дело. Сядьте и напишите заключение”. Я сел и написал заключительный отчет.
О Никодиме можно много рассказывать, и многое еще неизвестно. Какие у него были отношения с правительством - я не знаю, но он чувствовал себя довольно уверенно.
И теперь последнее. Владыку Никодима обвиняют в том, что он был чуть ли не католиком, во всяком случае - таким филокатоликом. Да, был. Но, простите, ничего общего с верой католической это не имеет. По своим богословским убеждениям это был простой, даже не слишком образованный православный епископ, и никакой склонности к католической доктрине, к католическому вероучению он не имел, но сочувствовал, сочувствовал - потому что был великим человеком. Я это искренне говорю. Он был человеком необычайных способностей и ума. И относительно церкви далеко вперед видел. Если бы он не умер, церковь иначе выглядела бы сейчас. У него были планы, планы не обновленчества, упаси нас Боже, а возрождения, обновления, оживления церкви. И служил он действительно самозабвенно. Денно и нощно служил.
Когда он еще в Ленинграде был, в город каждый день приезжали (я думаю, и сейчас приезжают) финны, чтобы напиться. И они заходили в храм. Так вот когда его упрекали за это, он говорил, может быть, немножко резко: “А мне наплевать! Пусть финны приходят и видят, как я служу”. И действительно, он служил так, что народ приходил на службу. Его любили.
Этот человек фактически управлял церковью, хотя он и почтительно относился к патриарху. Патриарх, Царство ему Небесное, хороший был человек, я близко его знал, потому что в то время был протопресвитером, настоятелем кафедрального патриаршего собора. И когда к нему подойдешь с просьбой: “Ваше Святейшество! Вот так надо было бы лучше изложить, вот так в церкви лучше было бы”, - он молчит… Через некоторое время в алтаре стоим с ним между иконами, и он зовет меня: “Отец протопресвитер, а это до революции было?” - “Ваше Святейшество, даже вопроса такого не было до революции”. - “Ну вот видите, а мы - верны прошлому”.
Почти все епископы, кроме тех, кого поставил нынешний Святейший Патриарх Алексий, были поставлены владыкой Никодимом. Он участвовал и в рукоположении. А что касается подбора - так это его был подбор. Так что фактически он управлял церковью, но при этом довольно трезво смотрел на свою роль.
Когда он заболел, я приехал к нему и он мне сказал: “Вот, болею. Говорят, что я управляю, как патриарх. Но патриархом я никогда не буду, даже если все чиновники и все епископы, которых я поставил, захотели бы видеть меня патриархом. Не буду. Власть не допустит, потому что знает, что я был бы не патриархом, а партнером, и не желает иметь партнеров - только исполнителей. А так я не хочу”.
Вот таким был этот человек. Кругом: “Ис полла эти, дэспота!” Он выходил из церкви, садился в шикарную машину, ехал куда-то по делам, а потом выходил из автомобиля - и после этого становился никем. Любой ничтожный чиновник из Совета по делам религий больше значил в глазах церкви. И он страдал от этого.
Он совершенно не щадил своих сил и рано умер. Не выдержал напряжения. В Отделе он сидел до одиннадцати, до половины двенадцатого ночи, а потом брал еще кипу бумаг домой и ночью сидел с ними. Одно могу сказать: если бы Никодим (Ротов) получил в свое время настоящее религиозно-философское, богословское образование, это был бы величайший, гениальный мыслитель. Я написал о нем в книге “Человек Церкви”. Я не знал другого такого человека, который был бы так же умен. Царство ему Небесное. А настоящая история его жизни еще будет написана. Очень много есть такого, о чем надо рассказать.
Протопр. Виталий Боровой